Записана в д. Шунгский Бор Повенецкого уезда, от старушки.
Жил-был купець досюль, было у него три дочери, здумалось ему за море поторговать съиздить. Он дочерям состроил всим по покою, а двирей на улицю не прорубил, ходу не сделал, штобы не ходили никуды. Больша доци отчю говорит: «Надешь (так!) мою рубашку беленьку; если я худо заживу, то пусь моя рубашка поцерьнеа». Середня доци скажет: «Батюшко, одень мои портоцьки белы, если худо заживу, так пусь мои портоцьки поцерьнеють». Меньша доци скаже: «Батюшко, возьми мой платоцик белый, если худо заживу, так пусь мой платоцик поцерьнеа». Посли этого отець и съехал. Посли этого проведал царьской сын, пришол к большей сестры под окошко, сокрутился в ницё платье стариком. «Голубушка, сотвори милостиню ради Христа». Оня взяла гороху пясь, кинула за окошко. Он сберал, сберал по горошеньки, до ночи досидел. «Голубушка, пусти ночевать ради Христа, — скаже, — если не пустишь, я замёрзну, тиби беда будя». — «Пустила б ночевать, добрый человек, да двирей нет, непокуда пустить». — «Спусти полотеньце в окошко, я по полотеньцю выстану. Она полотеньче спустила за окошко, он и выстал по полотеньчю, на пецьку пробралсь-от. Она ужину собрала на стол, кушанье прибрала, положила дви тарелки, дви вилки, дви ложки. «Поди, добрый целовек, ужинай со мной». Он вышел с пецьки в красной рубашки. «Эдакой дурак, — она говорит, — подлець, эдаку подлось ты сделал!» Ну, сел ужинать с ей. Поужинали. Она постельку послала, он спать лёг на постельку на ёйну. Ну, она со стола обрала, спать легла с йим, да и ноць проспали. Она говори ему: «Ко мни зашол ноцыо, так зайди к другой сестры на другу ночь». Ну, он на другой день пришол, тым же манером у другой сестры милостиню просить под окошком. Так же в окошко выстал, ноцевал у другой сестры. Ну, она и говорит: «К нам, к двум сестрёнкам зашол, так зайди и к третьей на третью ноць». Ну, он на третей день пришол к третьей сестры под окошко, та тоже гороху пясь за окошко кинула; сберал, сберал, до ночи досберал. «Пусти, голубушка, ноцевать ради Христа». — «Непокуды пустить, двирей нет, пустила бы, да...» — «Полотеньце спусти, я по полотеньцю выстану», — скаже. Ну, она полотеньце спустила. Он выстал по полотеньцю в окошко опеть. Пустельку послала, ужину собрала на стол — кушанье. «Поди, добрый целовек, ужинать со мной». Вышел с пецьки в красной рубашки. «Эдакой дурак! — она ему пользёвать стала. — Подлось сделал, забрался к ноци ко мни!» Сили, поужинали, он на пустельку спать лёг на ейну. Она со стола обрала, взяла клубоцик шолку, села под окошко, край окошецька отворила, клубоцик повёртывала, повёртывала, клубоцик пал за окошко. «Иван-царевици, скопи: клубоцик пал за окошко». Он скопил в одной рубашки, босый: «Спусти полотеньце, я схожу за клубоциком за окошко». Он за окошко и туды ушол по полотеньцю. Она полотеньце сдёрнула, окошко заперла, спать легла. Он проситця за окошком: «Спусти меня, либо дай мои сапоги, да платьишко выкинь», — говорит. Она легла не разговариват больше. Ну, он потявкал, потявкал, да сшол. Посли этого стал ходить к другим сестрёнкам, к той да другой ходить. Похаживал, похаживал, оны и понеслись. Несли, несли, да по парню родили. Ну, он, этот царьской сын больнё гневаэтця тут всё, што не может к третьей зайти (в роздумьи таком, не може йись ничего). Оны несли, несли, сестрёнки, по парню родили. Приходят к сестры той, што «сестриця, мы родили по парню». Она взяла, накрутилась (это меньша-то сестра) старухой, взяла робёнка, в пазуху клала, другого в другу, пошла к царю в дом просить. Приходит туды, ёго-то дома не случилось, который ходил-то к йим. Она и просит милостиню, у его матери попросила, а мать и говорит ей: «Не знаэшь ли, старушка, цёго-нибыдь отакого: у меня сын што-то нездоров, мало ее, я так пологаю, што он нездоров, што-ни». Она говорит матери, што «провадй меня, што гди он спит, в его спальню, я полажу, так и буде здрав». Ну, мать ю и провадила, эту старуху, в спальню. Она взяла ребёнка, вытянула с пазухи, другого с другой, положила на постелю и закутала, сама со спальней вон. Говорит матери, што «придёт сын домой, ты скажи ему, вели ему спать леччи в спальней, так он здрав буде». Он и приходит домой. Ну, мать говорит сыну: «Кормилець, поди ляг в спальню, старушка эта была, поладила там, я велела ей». Ну, он пошол в спальню, пришол, откинул закутку, там два робёнка. Он испугался, приходи к матери. «Поди-ко погляди, — говорит матери, — како старуха колдосьво оставила». Мать приходит туды; говорит сыну своэму: «Дидятко, об этом ты не кручинься, пущай быдто мои робята, я их родила; мои». Посли этого купець приехал домой к меньшей дочери. Ну, а тыи провинились, больша да середня, а меньша прожила на чести. Ну, царьской сын узнал, што купець домой приехал. Он всё это безпокоитця, што он ничего не мог сделать на место этой дивици. Удумал он, што ю замуж взять, послал сватовей к купцю сватать эту дивицю. Сватова приходят к отцю, говорят, што вот... Купець приходит к дочери, спрашиват: «Дочи, вот царьской сын сватат, так подёшь ли?» Она говорит, што «татенька, я воли твоей не отнимаю; если выдашь, так пойду», — но только просит сроку на год у отця поправитьця в делах своих. Отець говорит сватовам, што дочи просит сроку на год. Сватова говорят, што долго этак на год, не отложим мы на эстолько времени. Она говорит: «Татенька, хоть на полгода». Отець говорит сватовам; сватова говорят, што долго. «Ну, хоть на мисяць», — дочи говорит отцю. На мисяць согласились сватова. Ну, она отцю приказала купить белой муки да мёду. Отець и купил. Она стала делать куклу из мёду да из пшонной муки с себя велициной. Послидня неделя приходит до месяця-ть, она... у ей кукла не готова аще. Она поспешилась делать и приготовила к тому времени куклу. Мисяць концился, оны стали свадьбу играть. Она куклу эту велела положить в сундук. Да говорит там приставьницям, который с ей туды походят, што, скаже, «как мы туды приедям, куды нам постелю постелють спать, так под кровать сундук положытя». Ну, свадьбу сыграли, оввеньцялись, да приехали туды на дом, к царю-то. Ну, там пировали, да были на дому там, отпировали, их спать отвели в спальню. Ну, оны спать легли, вси вышли, их спать оставили, положили. Он стал ей говорить: «Ну, ты што нонь сама сиби думать? Как ты надо мной надсмиялась, меня за окошко спустила, окно заперла да и... мни не дала ни сапогов, ни платья? Нунь што же сиби думать? Типерь я тебе голову хочю срубить». — «Иван-царевиць! Я твоя, да воля твоя, што хоцешь, то и делай». — Пошол в другой покой за саблей, она с кровати скопила, сундук сдёрнула с под кровати, куклу выняла с сундука, на кровать бросила, сама в сундук села. Он с ходу росшолся, саблей тёснул по куклы: крохотки полетели во вси стороны, ему крохотка в рот прилетела. Он и стал койковать: «Эдакой я дурак, што я сделал, одной ночи не проспал, кака она была сладка!» Кайкуэть стоить, стал жалить, што не проспал одной ночи, никуда бы не ушла. Она тихонько там и заговорила: «Иван-царевиць, дай тую заповедь, штобы больше вицьно не тронуть меня, я с одного разу оживу эще». Он: «Душанька! Оживи только, вицьно не трону больше». Она говорит: «Сломай саблю, брось за окошко». Он пошол сабли ломать. Она с сундука и вышла, куклу в сундук бросила, сама на кровать. Он пришол, видит, што она живая, обрадовался, лёг спать с ей, взял обнимать да целовать, и нонь живут хорошо