Проза - Разделы прозы - Мифологические сказки

Как был наш государь. Как не было у их детей. Как лег на спокой, соснился ему сон. „Сделай невод и съезди на поморье, впоймаешь шшуку-белугу. Дайте прислуге зажарить, царице покушать“. Когда прислуга зажарила и несла к царевны, а раньше царевны облизала перышко [не „ё“]. После этого царевна кушала. В онно время кушали, в онно время отяжелели, в онно время носили, в онно время родили. Обе родили мальчиков [по первому пересказу: голос в голос, волос в волос, рост в рост]. Онново назвали Иван-царевич, другово Иван-служанкин.

Ну, они не так росли, как мы. Выросли до шестнадцати лет, стали по уличке ходить, непометные шуточки шутить. Идуть робочие с роботы, под ногу ударять — нога вон, за руку схватють — руку вырывали. Хорошо. После того государь осмотрел своих детей. „Господи, не было детей, никакой скробности я не имел. Хорошо. Взохожу я в детную комнату, сидять мои дети проти один онново. Я и говорю: дети мои, мне вас бог не давал и скробности я не видал. Ну, бог вас создал и большую скробность я принял“. Иван-царевич отвечает отцу: „Папенька мой дорогой, не вы з-за нас приняли, а мы з-за вас. Буду я, папаша, в вас просить. Вот дедушкиных двенадцать жеребцов заперты за двенадцать замков. Так, пожаласта, водружите нам по лошадке. Мы съездим в Расею изведать свою силу“. Государь взял ключи и отпёр эту конюшню. Из двенадцати штук выбрали по онной лошадке себе. Обложит руку на хрящи — лошадь даже падала. Когда выбрали оны по лошади, стали проститься с ронным. Царевна дала свому платенца, а прислуга тоже свому платенца. С ронным попростились, в путь-дорогу пустились.

Долго ль мало в дороге ехали. Приехали в такие степя, что ни в сказке сказать, только как сказать, потом написать. Зеленые луги и кракалястый дуб. Они коней пустили, стали закусывать. Говорит Иван-царевич брату Ивану-служанкиному: „Давайте, братец дорогой, отдохнем“. Тогда ложились на спокой, не было никаких ростаней. Тогда проснулся Иван-царевич — на вси стороны дороги. „Эй, братец, Иван-служанкин, уставай-ка, господь нам радость даё“. Встал Иван-служанкин и говорит: „Что задумал ты, загадал? Говори, братец Иван-царевич, я все-таки ж млаже тебя“. Иван-царевич говрит: „Вот, братец, Иван-служанкин, ты вали в правую руку, а я поеду влево. Только братец, Иван-служанкин, одолжи мне свое платенце, а я свое тебе. Потом до свидания, братец, Иван-служанкин“. Попростились, в путь-дорожку пустились. В эткуя царство, именно в то, мы в ем не живем.

Подъехал я [так!] к старой старушке, постучался я под окном: „Старая старушка, пусти меня переночевать. Мне не век вековать — онну ночь ночевать“. Старая старушка отвечала: „Малый въюнош, третий день хата не топлён и ничево не варен“. — „Старая старушка, мне твое не надо ничего. У меня все с собой свое“. Старуха двери отворяла и эту в хату пускала. Снаружи были сени земляные, с середа было задрогам забрано. Вбил гвоздочек в эту стену, привязал лошадь и взошел к старой старухе в самую эту хату. Провождало до самого утра.

Наутро встал Иван-царевич, в этаким государстви сильно тусклый звон. Спрашиват Иван-царевич в этуй старухи: „Старая старушка, мать моя ронная, почему тусклый звон?“ — „Вот, дорогой мой молодой человек. Я ня знаю, как по ими-отечеству назвать вас. В нашего государя три дочи отказаны змею на съедение. И возить на изморьё“. Хорошо. Когда этот Иван-царевич спросил старого платья у этуй старухи. Пошел Иван-царевич на изморьё к этуй девушке-красавице, к царевой дочери. Плаче и рыдае, на сыру землю слезы роняе. Отвечае Иван-царевич: „Не плачьте, не рыдайте и свои слезы не роняйте, поишшите меня, как вроде завязалися вши“. Девушка-царева дочь: „Идите, пожалуста, Иван-царевич, где даже вы были. Пушшай я луче онна погила, чем и вы с-за меня“. — „Девушка-красавица, пушшай даже обе мы погили, но я от тебя не прочь“. Стала она его искать. Перьва вода сколыхнулась — нет, и вторая сколыхнулась — нет, третьяя сколыхнулась — выходи змея с изморья на крутой берег

„А, здрастуй, Иван-царевич, только зря, Иван-царевич, обдумал эту башку. Это не так как с рабочим, а ты заметь, что я змея“. Иван-царевич ответил: „Что бог дась. Ну-тко ланно ж выходи“. Иван-царевич вышел, бросиласи змея к Ивану-царевичу: „От так я тебе убью“. Иван-царевич ударил медью-кладомедной трехпудовой — убил, под белую плиту положил. Царева дочь поблагодарила, подарила простую косыночку. Попростился Иван-царевич с царевой дочеркой. Оннажды явился опять к старухе, ложится на спокой.

Наутре вставал Иван-царевич — пуще тусклей звон. „Дорогая моя мамаша, вчерась был тусклый звон, севодня тусклей“. Отвечала старуха Ивану-царевичу, что вчерась была красива дочь, а севодня красивей. „Благодарю за это, мамаша, что говорите мне справедливо. Так вот, мамаша, дай тую свиточку и шапочку, и я пройду посмотрю“. — „С богом, молодой человек“.

Приходя Иван-царевич как раз на тое место. Уже девушка там, царева дочь. Ну, пушше тово плаче. Оннажды, немного сгодя, приходит Иван-царевич. Тоже ответил то и так: „Девушка-красавица, царева дочь, чаво вы плачете так?“ — „Дорогой мой Иван-царевич. Ну, жива смерть страшна“. — „Ланно, девушка-красавица. Поговорим немножко мы. Хорошо. Вот девушка-красавица, поскоблите мне голову“. Вдруг в тое время забулевала вода, и сколых сделался. И второй раз то же. В третий раз выходя змея из изморья на крутой берег. „Э, здраствуйте, Иван-царевич. Не за тое взялся ты, Иван-царевич. Уходи-тка“. Он стукнул и подзаворотил и змею мечом разрубил, под белую плиту положил. И поблагодарила эта девушка-красавица, дала свой носовой плат именной. Поблагодарил Иван-царевич, пошел на ночлег.

Переспал до утра и говорит старухе: „Я сегодня переминую. Вот, старая старушка, может быть, я и забуду, вот я те напомяну, вот как я завтра уйду, вот тебе молоточек — вот забьется мой конечек, а ты бей в правый гвоздочек“. Вот встает Иван-царевич, пуще тово хуже звон. Старуха поперво заварила. „Знаете, молодой человек, нашему водовозу слава богу; вот два измея застебал и две дочки отнял. Наш усударь ответил водовозу: „Если ты посленнюю дочь отобьешь, и любую дочь бери, целиком царство подпишу“. Пошел Иван-царевич к этому изморью. На самое это место, как где в их все дело было. Приходит к этой девушке-красавице. Царева дочь пуще тых плаче. „Ой, зря, царева дочь, плачете вы так!“ — „Ой, Иван-царевич, живая смерть страшна“. — „Ой, девушка-красавица, царева дочь, уздохните на господа бога. А либо господь спасе. И вот потрудитесь меня поискать“. Взяла девушка-красавица Ивана-царевича искать. Заснул он богатырьским сном.

Первая вода всколыхнулась — ничаво не получилось, и второе так. Треттий раз всколыхнулась вода — вылезае змея — осьминатцать голов. „Эй, здраствуйте, Иван-прокудень. Ну, я думаю вам полно шутить. Как моих две сестры убил, топерь и сам полежишь там“. Иван-царевич спал, ейных слов не слыхал. Девушка-красавица и щипать и кусать — не разбуде никак. Попала горячая слезина на белое лицо, страпехнулся Иван-царевич. „Ой, девушка-красавица, как ты усердно сожгла меня.“ — „Иван-царевич, не я сожгла тебя, горячая слезина моя“. — „Это, девушка-красавица, это все разойдется“. Отвечала змея Ивану-царевичу: „Я говорила тебе, Иван-царевич“. — „Нет, змея-лубяные глаза, я не слыхал“. — „Так вот с моим сестрам вместе будешь лежать“. Иван-царевич ответил ей: „Что господь дасть. Онной смерти не миновать, а все придется помирать“. Вышел Иван-царевич. Сделали бой об этуй царевне. Иван-царевич вдари трехпудовой палицей-шибалицей — она на месте стоит. Она его ударя — даже на верток в землю. Иван-царевич говорит змеи: „Змея-лубяные глаза, цари Додоны бьются об несколько голов, а неужели мы с тобой раздоху не имеем“. — „Сколько хошь не отдыхай — под белуй плитуй издыхай“. Иван-царевич ответил ей обратно: „Вот тебе чиго бог дась“. — „Так вот, Иван-царевич, на три часа отдых тебе“. — „От за это благодарю, змея“.

Иван-царевич снял сапожку с правой ножки, набрал песочку в это голянище, пустил на это царство, разбил звено и хватил бабу тым песком. Баба вскочила, молоток схватила, правый гвоздь вбила, дверь отворила и коня пустила. Конь прибежал, занним ногам на змею встал, взял змею зубам разорвал. В этот момент Иван-царевич разрубил мечом, разрубил и под плиту положил. Девушка-красавица, царева дочь, поблагодарила Ивана-царевича: „Иван-царевич, не погребуйте моих слов, что я вам скажу“. Иван-царевич на ответ: „Что хотите, то говорите“. — „Я б хотела вам только сказать, чтобы вы был законный мой муж, а я б ваша жена“. — „Вот, девушка-красавица, на это есть вопрос. Я б даже желал, ну, как ваши ронные?“ — „Мои ронные рады, что и я осталась жива. Так вот, Иван-царевич, извольте получить мой именной перстень“. Иван-царевич получил и попростился: „Затем до свидания“.

Приходит на спокой, ложится спать. Приходи с улицы баба. „Вот, молодой человек, слава богу. А наш-то водовоз три змеи застебал“. — „Да, это, говорит, слава богу. Вот, бабушка, верно бойкий кнут у ево, или же гвозд навязан или же провлокой ввит“.

Иван-царевич несколько время патешествовал, тайно свидалися с своей супругой. Ну, он не знал, что водовоз им это отвечал. Тогда жена ему проговорила. Он на ответ ей ответил, что до время молчи. Придет время, это дело все рассмотрится. Приходя в концы недели — в воскресенье беседа. Попросил Иван-царевич эйново старого платья. „Дорогая моя мамаша, нет ли у вас сажи?“ — „Ой, дорогой мой, плохо печку топлю“. — „А либо в тебе есь тут знакомые, так сходи попроси“. В этот момент старуха сбегала, полный горшок молошный принесла. Вымазался этуй сажуй, сделал метелочку, нашел веревочку, выпросил в старухи колечек и пошел. Приходя к этому государственному дому, где приходя эта беседа. В государя было три полковых музыки, онна онной лучшы во всих трех этажах. Из зала и до комнаты до второй, чтобы были очищенные дворы. Иван-царевич вошел перво в нижний этаж — грязный, мазаный. Музыканты ево не допускають. „Куды ты, такой дурак грязный“. Он и говорит: „Братцы, пропустите. Я в этом царстве старшим трубочистом. От как я вчерась был загулялший, со вчерашнева чердак трещить. Так вот иду к самому царю. А либо, может быть, и спохмелит“. Не тут-то было, музыканты давай пихать, один ударил. Ему не пондравилось, схватил он ево за шкитку и бросил на этых музыкантов, и много повалилось от ево. Тут видят, что дело не бело. „А, пустим мы ево подальше. Ну, вали, брат. Только сделай там посмешней, чтобы нам смеху не было“. — „Вот бы давней так“.

Он пошел на второй этаж. Там больше было молодежь музыканты, сразу же они ево-оё [стой]. Взошел он в горячку, ни кулаком, а щелком. Вдарил щелком в лоб, от этого много повалилось. Пустили ево безо внимания. Взошел он в треттий зтаж — и как раз навстречу ему ево жена. Полковая музыка кончила играть. Бросилась девушка-красавица к самому этому Ивану-царевичу на шею. Не поглядела на то, что он грязный. Вся публика вудивляется этуй царевны. Вышел сам государь и с царевнуй, охватил государь эту дочь. „Дочь моя любимая, что над тобой случилось?“ — „Папенька мой дорогой, самый отбойный муж мой. Он кров проливал и муку за нас принял“. Ну, наш [водовоз], быдь он проклят за ево слова. В этот же момент приказал гусударь посадить ево. Усударыня нареченная жена ево попросила ему примыться и принарядиться. Он ответил на’братно ей: „Я вумываться здесь не буду, а пойду к старуй старушке и к матери своей ронной“. Провождала жена нареченного своего мужа, самого этого Ивана-царевича. „Пожаласта, не мешкайте“. — „Об этом не соболезнуйте“. Он ушел.

Собралась вся эта публика, стали иметь разговор. Эта царевна говорит с им. „Думала ли я за его попасть, да мне и во снях не снилось“. Сам гусударь спрашивае в дочери: „Дорогая моя дочь, из какого потомства?“. — „Вот, дорогой мой папаша, ита я и сама не знаю“. Одруг является Иван-царевич — смотря государь: „Да я вижу что-то замечательное. Хорошо в мене государство, а не знаю, что если где лучше“. Позвали Ивана-царевича в этот зал. Пришла эта сущая девушка-красавица, села с им рядом. Положила свою руку на правое плечо. „Вот, братцы, послушайте, что я вам скажу. Вот, дорогой мой папаша, перьвая мое слово тебе. Можете ль вы заводить пир-беседу. Так вот тогда я прошу, папаша, можете иметь“. Государь ответил дочери: „Много я рад, что вас господь отобронил от смерти. Во треттий день от этого дня производить венок [!].“

Усударь говорит своим всим придворным: „Приготовьте самую перьвую карету и самых хороших шесть лошадей“. Иван-царевич в это время встал, подходит к своему нареченному отцу: „И вот, дорогой мой папаша, за карету благодарю; ну, лошадки не нужны“. — „Дорогой нареченный мой зять, невжели вы пойдете пешом“. — „Нет, дорогой мой папаша, в меня своя лошадка есть. Только достаньте мне мальчишка“. Достали четырнадцати лет: „Вот, дорогой мой голубчик. Ты, наверно, знаешь вот такую-то старушку. Вот сходи-тко к ей, дорогой мой, под окно и скажи, что — подай поводок через порог, ударь ладушай по пазу, пане на каленки, садись смело“. Мальчишка эта все справдал. Усударь посматривае, когда мальчишка поведе коня. Этот мальчишка как привел коня к гусударственному дому, как раз установился проти балкона. Конь пал на коленки, мальчишка слез. Вся публика подошли (!) к окнам. Дивуются на лошадь: „Вот так лошадка!“ — „Эй, дорогой мой конь, ну-тка достань в уста поцеловать меня“. Конь поцеловал, громким голосом заржал. „Благодарю я тебя“. Взяли эту лошадь, поставили в стоило, дали овса.

Выкачивают кареты, становять в линию, вынесли всю збрую, начали запрягать лошадей. Иван-царевич вызывает свово тестя. „Дорогой мой папа, нет ли у тебя постарше кучера“. — „Вот, дорогой мой, в меня есть Власий. Только его получше надставь-ка. Он только действительно надсматривае“. — „Вот мне такой и хорош“. Позапрягли лошадок. Призывают этого Власия, сажают на козлы. „Вот, дорогой мой Власий, что я скажу, то сполняй. Вот тебе кнут и возжи, вот не задерьгай и не стегай. Только скажи, что «пошел», онно только «пошел». Так помнишь, Власий“ — „Быдь в удовольствии — все исполню“. Стали садиться в кареты. Берет Иван-царевич две барышни, два кавалера и сам с женой. Отворяет в кареты дверинку, высунул голову: „Ну, что, папаш, готовы?“ — Тесь ответил, что готовы. Так, так, можно и в путь. В этот момент поехали. Уласий только крикнул „пошел“, онно „пошел“. В этот только момент и видали.

Приехал Иван-царевич в город. Ждать-подождать — поезда нет. Жена ево заскучала. Он и говорит: „Чево ты, душа моя, чево так припечалилась?“ — „Вот, дорогой мой муж, надо бы ехать потише. Не посерчался б папаша, не вернулся б назад“. — „Ой, милая, глупа ты за эта. Ежли на это гневность поставить, то на свете жить нельзя.“ Вглубнул вперед глазы — видит поезд идё. „Вот, дорогая моя, вот и папаша еде“. Заиграл в лице румянец в ей, много возрадовалась. Слез тесть с кареты, подошел к зятю, снял свою шляпу и поцеловал свово зятя. „Не знаю, дорогой мой зятек, как господь дасть нам жисти, ну на перьвом разу ты обрадовал меня“.

В этот момент пошли к венцу. Повенчались, как говорится, приняли с законным браком. Сели в кареты, поехали обратно домой. Приехалши домой, двое сутки проводили тут. После двух дней уменьшилось это все их, осталися жить. Прожил он полную неделю. На второй неделе в понедельник захотел съездить на хоту. — „Вот, дорогой папаша, я хочу съездить на хоту“. — „А, да чево. Можно. Вот, дорогой сынок. Как быдто бы я замечаю. Как быдто бы вы соскучали“. — „Ой, дорогой папаша. Только тот соскучае, хто ничего не понимае“. — „Благодарю, зятек, что ты ободряешь меня“. — „Ну, пожалуста, я поеду ж“. — „Ну, с богом. Только, сынок не мешкай“. — „Так вот, папаш, как уладится. Скажите, пожалуста, пущай спустят обыих собак“. Собак спустили, прибегали к нему, вьются кругом. „Эй вы, глупые. Никак вам дико, что мы в чужом царстве. Ну, я думаю так, что мы до смерти жить будем в этом царстве“. Собаки громко три раза гамнули. Что-то удивился Иван-царевич. „Ну, ланно, поедемте ж“. Выехали за царство — откуль ни взялася лиса — собаки за лисой.

Он крикнул на них: „Бросьте, не тронь“. Лиса вперед — он сзаду и думает то: „Впоймаю живьем и обдеру, свому нареченному тестю сделаю воротник в тулуп“. Она вперед — он сзаду. Прибегла эта лиса в дубовую рощу, соскочила на дуб и обратилася змеей, трейголовной. „Ай, здраствуй, Иван-царевич“. — „Здрастуй, здрастуй, змея“. — „Вот, Иван-царевич, вот твоя смерть и могила. На-тка моих шесть шерстинок, положь куды хошь“. Он действительно взял, положил на землю, стал левуй ногой каблуком, обернулся три раза. Змея думала, что конь приковался, соскочила с дубу, схватила палицу-шибалицу трехпудовую. Он медью-кладомедной ударил ее. Убил эту змею, положил под дуб. Это же второе. Ну, вот, когда он положил и приехал домой.

Ночь переспал, наутре выезжал опять. Выехал за царство. Откуль не взялся зверь [волк]. Собаки бросились на зверя. Он ответил, что не тронь. Зверь вперед, а Иван-царевич сзаду. Прибежал этот зверь в дубовую рощу, соскочил на дуб, оборотился змеей, шестиглавной. Отвечает эта змея: „Докудова ты будешь, Иван-царевич, такие проделки делать. Больно довольно. Возьми-тко моих шесть шерстинок“. Вдруг склонул ево сон. Уснул. Вдруг как на яви приходит седой старик. „Вот, Иван-царевич, этот раз помогу. Возьми ейных шесть шерстинок, разведи огонь и вкинь в огонь. Только, Иван-царевич, всё-таки вьется смерть над головой. Ну, только твоя смерть недолга. Будешь образовался [!] опять, как и жил“. Когда он проснулся, змея и говорит: „Что ты ворачиваешься, как мех. Я желаю поскорее с тобой оборотиться. Бери-тко моих шесть шерстинок. Ну, и вот тогда подумай“. Иван-царевич развел огонь. Она соскочила, хотела она ево убить. Он поторовился, схватил палицу-шибалицу и вдарил ее в лоб — убил и под дуб зарыл. Поехал опять на родину. Ночь переночевал, наутре выезжал. Только выехал за царство, выскакивае медведь. Ну, собаки опялись. Он все-таки крикнул на их, что не трогать. Медведь вперед, а Иван-царевич сзаду. „Эх, кабы мне этого медведя да впоймать, вот-то чудью было. Вот бы мой нареченный отец рассмехнулся б“. Этот медведь прибег тоже в дубовую рощу, соскочил на дуб и обратился змеей. „Ай, здраствуй, Иван-царевич. Ой, голубчик, не за дело взялся. Вот сегодня смерть и могила твоя. На-тко двенадцать шерстинок, положь куды хошь“. Иван-царевич смялся. Думал-думал. „Э, что бог не дась“. Вкинул в огонь. Змея-лубяные глаза подовторяла речь: „Все твое, Иван-царевич“. Соскочила ис дуба, схватила медь-кладомедь и убила. Взяла, под дуб положила.

Немного сгодя, налилося в Ивана-служанкинова это сущее крови платенце. Оглянулся Иван-служанкин на это платенце. „Ой, боже мой, погил мой брат“. В этот момент пустился обратно. Приехал Иван-служанкин на самое это место, где оны отдыхали и думает собой: „Коня пущу, сам перекушу, потом отдохну“. Не буча лихо заревела лошадь ево, подошла лошадь к нему, к Ивану-служанкиному, тискает свою голову между ног ево. Говорит Иван-служанкин: „Эсще, боже мой, то есть какая-то серость у меня Животное чуе, что мой брат воспокоен“. Садится Иван-служанкин, забирает свои все вещя и отправляется в путь. Конь стремится больше бечь. Не доезжае трех верст этово царства и думает Иван-служанкин: „Ах, как бы мне поудобнее обделать“.

Приехал Иван-служанкин в самое в это царство, где Иван-царевич был осемьенилши. Оглядела жена. Она думала, что ей муж, что оны были голос в голос, рост в рост, лошадя одинаковы, вещя одинаковы — бросилась жена к мужу. „От, дорогой мой закон. У такую я печаль пала, очень долго тебя дожидала“. — „Да, дорогая моя супруга. Вы то во печали, я [в] меня больше. Вот когда я ездил на хоту, и вы видали моих собак — вот куды-то забежали“. Брала она его за правую руку, приводила в дом, закричала на прислугу: „Собери тко покушать“. Ну, не столько он кушае, насколько тяжело издыхае. „Ой, дорогой мой закон, чего вы так здыхаете. Де, если мы здоровы будем, таких собак наживем“. — „Не, дорогая моя, мне до гроба жизни не нажить“. Все-таки эта жена много разговору имела с ним, как бы только поиметь разговор. Пристигла темна ночь, время ложиться на спокой. Вобрали койку и говорит жена. „Ну, дорогой мой, можешь отдохнуть“. Ложился Иван-служанкин на эту пуховую перину, кладет меч-кладомедь, кладет палицу-шибалицу трехпудовую. Жена что вуглубнулася, что-то [у] мово мужа не то. Совпокойно ложится жена, как она думала, что муж. Она хотела ево обнять и в уста поцаловать. Взял Иван-служанкин, отвел ейную руку и говорит: „Дорогая моя жена, не внимайте вы меня. Ой, в большую печаль я пал“. Перекоротовали эту оны ночь, так он не знал, куды брат уезжал. „Дорогая моя жена, как быдто бы я без умнения, покажите мне тую путь, куда я раньше уезжал“. Этот сущий его брата тесть и теща и жена провождали Ивана-служанкинова. Ну, оны защитывали за своего родного зятя.

Выехал он за царство. Откуль ни взялся зай. „Ага, вот это слава богу. Это большие предметы мне. Ну, я не я, что своего брата добуду“. Зай вперед, а Иван-служанкин сзаду. Немного проехалши, падает конь на колени. Иван-служанкин сругался: „Эй ты, волчье мясо. Или ты незгоду слышишь, али брата свово видишь“. Конь, не будь лихо, пустился в ход. Несколько время он проехал — падает конь опять на колени. Пригинает свою голову к сырой земле-матке. Иван-служанкин и думает: „Что-то мне лошадь пример дала, а я дурак не бразуюсь. Дай-ка я спытаю, как животное“. Приложил правое ухо тоже к сырой земле-матке, слышит гогот и шопот своево брата Ивана лошади. Сел на свою лошадь. „Дорогой мой, поторовись“. Лошадка вытягивала суровую нитку. Приехал в дубовую рощу. Оглядел братнего коня. Слезно-слезно Иван-служанкин заплакал. Вынял с леску Ивана-царевича, наломал хворосту, сделал лабазы. Положил брата Ивана-царевича на лабазы.

Летит ворон с воронятам: „Кар, сорокам-воронам мясо, и нам часть есть“. Ворон отвечает детям, что это, дети, омман нам. „Ну, это неправда, что омман“. Пали воронята на это мясо. Иван-служанкин схватил вороненка и разодрал пополам. Черный ворон отвечал Ивану-служанкиному: „Наверно ты холост, что не жалеешь так чужих детей“. Говорил этот Иван-служанкин: „Вот, черный ворон, если ты сослужишь мне службу — и заворочу твово дитя“. Отвечал черный ворон: „Жалаю все я тебе услужить“. — „Так вот, падай ко мне“. Ворон пал. „И вот, дорогой мой, два пузырька я тебе дам, под правое крылышко на живую воду, под левое крылышко на мертвую воду. Только, пожалуста, поаккуратней“.

Ворон вспырхнул, полетел. Прилетел в такое-то царство и именно, где находится эта вода. Влетел ворон в ключ, нацедил пузырек и узрадовался, как-то рот разнял, попала слезина, ворон помер там. Тогда идет государственная прислуга на кипучий ключ усударю для самовара и идет около этых колодцев и сглянула в этот мертвый колодец. Обринувши к ключу птица. Ой, какая красивая птица! Она отживется, и я снесу самому государю, возьмет от меня — посаде в клетку — и я за это получу от ево награду. Взяла, розняла нос и впустила воды — отжился ворон и говорит ворон прислуге: „Эх, дорогая ты моя прислуга. Поглядите-тко вы на все стороны. Эй, какая царьская свадьба еде и с шарками и с звонками и со всяким ленточкам“. Ну, у баби волос долгий, ум короткий. В это время обернулась она спиной — ворон в это время вылетел.

[Присказка]. Вот так нас надувают — из сапогов в лапти обувают. — „Ой, птица-луница, ты, я думаю, песни петь мастерица“. — „Ну, ланно, я спою тебе песенку: Крым, крым, вот моя и песня вся коротка“.

Прилетел этот ворон к Ивану-служанкиному. Иван-служанкин сделал испыток над этым вороненком: спрыснул мертвой водой — ни ран, ни рубцов — все зажило, спрыснул живой водой и влил в середку. Вороненок вспырхнул и полетел. Поблагодарил этот черный ворон. „Вот, Иван-служанкин, так можно с детям лететь мне?“ — „Много доволен, черный ворон, я тобой“. Ворон в это время улетел.

Иван-служанкин взял две шляпы, сходил на реку воды[!], смыл с брата Ивана-царевича песок, спрыснул мертвуй водой — в брата оказывается ни побоев, ничево. Влил живой воды в середину, встал Иван-царевич, тряхнул своёй бойкой головой. „Ой, здраствуй, братец Иван-служанкин, я уснул“. — „Ты, братец Иван-царевич, уснул убитый“. Сперьва брат Иван-царевич не поверил. Рассказал брат Иван-служанкин. „Погляди ты на свою животную и кровь свою“. В скором виде осмотрел брат Иван-царевич и с ужаху умер. Иван-служанкин этуй же водой и отживил своего брата Ивана. „Благодарю, братец Иван-служанкин, что ты мне заставил опять жить“. Порвали эты железные цепи, сели, поехали. Долго ль время ехали, может версты три-четыре не доехали царства, Иван-служанкин дай посмеяться свому брату Ивану-царевичу. „Вот, дорогой мой братец, вот я с твоей женой ночь почивал и в уста поцеловал“. Иван-царевич что-то взошел в какую-то горячку. „Вот, братец мой Иван-служанкин. За это дело достань [в] босова волка столицу с-под божницы. Много туда ишло и ехало, но оттудова не видать“.

Поехал Иван-служанкин, приехал к старшой босовой волке сестры. Она была даже милосердна. Когда приехал Иван-служанкин, постучался под окном — босова волка сестра вышла. „От дела лытаешь, али дела пытаешь?“ — „Ланно, молодой въюнош, я пожалею тебя“. — „Желаю от босова волка вкрасть столицу с-под божницы“. — „Я вот сестра буду босова волка“. — „Азвиняюсь, дорогая мамаша, что я как быд-то бы проти сказал вас“. — „Ну, это ничего, дорогой мой. Вот я дам тебе гребешок. Вот десять верст — моя сестра вторая. Оне сердитые. Когда приедешь — стукнешь под окном, она побежит тебе — не боись. Поспеши кинуть гребешок“. Когда он приехал и постучался под окном, бежит оскалилши зубы. Тогда он кинул этот гребешок. „Добра ли здорова моя сестра?“ — „И много кланяться приказывали вам“. —

„Помогу и я тебе. Вот я дам тебе щеточку. Когда приедешь к опоследней моей сестры. Тоже побежит таким манером она к тебе — тогда кидай щеточку [не „ё“]“. — „Аздрастуй, добры ли мои здоровы сестры?“ — „Хорошо, помогу и я — только не быдь в промахе сам. Дам я тебе платенца. Вот брат верст десять от меня. Слезай долой с свово коня“. Плела ленточку в гриву. „Твой конь пойдет твоему брату. Коня догонишь на братнем поле. А ты иди, дорогой, пешом. Около поли брата есть березовая роща, и с этой рощи высмотри, где конь их пасется. Ежели вблизь версты, то не ходи. Если дальше версты, то иди. Стоит кракалястый дуб на этом евоном поле и торовись к этому дубу, садись на первый сук. И у его есть конь — бурка-ковурка, и он сберегает это столицу. Перед полням погонится пастух домой, и побежит этот конь под этот сук чесаться. И ты не бойся, садись смелей. Не надо тебе ни узда, ни что. Подбежит к этой божнице, тогда ты и хватай столицу. Когда он пустится в ход, немного сгодя подоймется вихор, кидай гребешок. Образуется везель сзади за тобой. Еще когда проедешь, подоймется буря, кидай щеточку — образуется везель и кустовье опять назаду тебя. Подоймется несчастный ветер, бросай платенце — образуется море сзади тебя. Покаместь он будет доставать канавщиков да лопатчиков, ты тогда уедешь. Переехалши в свою границу — будешь получать ты свои браннии письма, что ты сказал дествительно без умнения своему брату. Он взошел в горячку, и он за тово послал тебя“. Догнал Иван-служанкин своего коня на братнем поле.

Приезжае Иван-служанкин в царство к своему брату Ивану-царевичу. Брат Иван-царевич усмотрел, перенял брата Ивана-служанкинова со слезами. „Виноват я, братет, перед тобой, не разознался ни в каком деле. Жена мне рассказала про вас, что ты всю ночь беспокоился. Ты не то что в уста поцеловать, а не принял руку ейную. В том и азвиняюсь, прошу покорно в дом“. Приняли ево вси благочестиво. Тесть и теща много благодарили этого сущего Ивана-служанкинова. Кода брат Иван взял во вторую комлату Ивана-служанкинова, брат Иван-царевич ответил брату Ивану-служанкиному: „Простите меня за все, я желал бы, братец, тебе то сказать. Вот моей жены две сестры. Ели вам желательно со мной вместе жить, то любую бери за себя замуж“. — „Вот, братец Иван-царевич, и я б тебе сказал бы: хорошо жениться к делу кстати. В меня вышло недоумение перед тобой и ежели я возьми оженись, в случае тоже такое недоумение в вас выде“. — „Азвиняюсь, братец Иван-служанкин, я понял к чему ты мне сказал. А я хочу, братец, так, Иван-служанкин, ежели вы только пожелаете, делю я все царство пополам. Вы, может быть, не думаете, что я не могу это дело великородствовать — все дело теперь, это царство, за мной. Не имее никакого тесть мне слова сказать, — даже тесть буде доволен, что его дети будут всё при месте“. Брат Иван-служанкин согласился. Иван-царевич до венка обделал все, что как желал.

Тогда после этого осемьенился Иван-служанкин, и живут оны теперь любне межды себя хорошо. И вот, дорогой мой, эта сказка вся — говорить нельзя.